Анизотропное шоссе [СИ] - Павел Дмитриев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я отрепетировано шмыгнул носом.
— О, несчастное дитя! — вторила мне старушка, супруга генерала.
— Мои соболезнования, — чуть склонила голову госпожа председатель.
— Но извольте, извольте, — вдруг поспешно вмешался Виктор Александрович, — стало быть, вы же никак не могли поступить в университет раньше двадцать первого, скорее, двадцать второго, по моему разумению! — собеседник подобрался, как будто готовясь к удару. — Алексей, вас в Гельсингфорс каким ветром занесло?!
— Попутным, — неудачно пошутил я в ответ.
— Стало быть, попутным? — переспросил генерал, который, как оказалось, внимательно вслушивался в беседу. — А то нынче у нас ветры-то все разные будут!
— Два месяца как из большевистского концлагеря, — поспешно объяснился я в попытке погасить назревающий конфликт. — Арестовали меня чекисты еще в двадцать шестом за придуманную контрреволюцию, год промариновали в камере Шпалерки, а потом бессудно сослали на Соловки. Но я сумел сбежать по пути, с Кемской пересылки сюда, в Финляндию.
— Один, стало быть, бежали? Или со товарищами? — в голосе Виктора Александровича послышалась явная насмешка. — А коли кругом болота, как выбирались?
— В лесу как дома! С детства в скаутах, мы часто ходил в трудные походы, пока коммунисты не разогнали ячейку.[212] Да и потом, хоть и реже, но продолжали тренировки в надежде на скорый возврат адмирала Колчака, а после его гибели… ждали чуда.
— Ох, простите меня великодушно, — извинился собеседник, впрочем, по-прежнему без особой симпатии, скорее, в странной задумчивости.
Наверно он считал, что любой честный дворянин обязан подростком уйти вместе с белой армией и сгинуть «за веру, царя и отечество» где-нибудь между Омском и Иркутском. Но я все же чуть-чуть добавил реализма:
— Представьте себе, от Белого моря без малого месяц шел в обход всех дорог и деревень. Пришлось питаться сырой рыбой и корой деревьев, тонуть в болоте, переплыть множество рек и несколько озер в ледяной воде, ночевать без костра, укрываясь мхом, прятаться, убегать от погони, от собак, от крестьян, от пуль чекистов и пограничников. Сколько раз думал о неизбежной гибели, но всякий раз удача была на моей стороне.
Наконец-то мои слова смогли если не поколебать предвзятость Виктора Александровича, то хотя бы вызвать любопытство:
— Бесценный опыт! Вам непременно нужно познакомиться с капитаном Гранбергом, новым начальником отряда русских скаутов в Финляндии!
Ну ничего себе подстава! Этот тип чего доброго и настоящего Обухова может знать!
— Позвольте поинтересоваться, — вмешалась госпожа председатель, — а какие знакомства вы водили в Санкт-Петербурге?
«Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу», — отметил я про себя. Но вслух поспешил озвучить следующую заготовку, позволяющую избежать проверки знаний родословной троюродных дедов в привязке к топонимике северной столицы: — Мы же в Екатеринбурге жили. Там бы я и остался, да прознали в УПИ[213] о родителях и «вычистили» прочь, шибко строго с этим на Урале. Пришлось кое-как пристраиваться в Петрограде.
— Ах, ну конечно же, поэтому Колчак! — как-то очень по-своему отразил мои слова Виктор Александрович.
— О Боже, ведь у вас в городе закончил дни наш несчастный государь, — вмешались чуть ли не хором девушки.
— Точно так, — протянул я, придав лицу подобающее ситуации выражение невыразимой скорби. — Мне не раз пришлось приходить… к этому проклятому месту. Первое время много людей там собирались, плакали все.
Не скажешь же прямо, что в 21-ом веке царские останки интересны разве что как ценный экспонат для привлечения туристов-богомольцев, да в качестве сюжета для ходовых открыточек-иконок.
— В нелегкое время нам уготовано выживать, — неожиданно подала голос старушка. — Ну, на все волия Божья. Даст бог, даст бог!
— Верю что бог покарает подлых убийц, — с наигранным пафосом подхватил я шикарную идею отвода беседы от своего прошлого. — Имя царя и его семьи не будет потеряно в веках, народ воспрянет ото сна, и на обломках само… страны вспомнит о царственных страстотерпцах,[214] я думаю, нет, я абсолютно уверен, нашего любимого царя и его семью потомки причислят к лику святых! Огромные очереди паломников из всех стран православного мира будут толпиться на ступенях огромного храма, который возведут на месте пролития крови невинных мучеников![215]
— Недавно миновал год, как Коверда[216] свершил божий суд над одним из душегубов! — с неожиданной горячностью подхватил мой спич Виктор Александрович. — После публикации дела у Соколова[217] я сразу понял, этот Войков еще худший изувер, чем те, кто стрелял в государя и его детей! Так будет с каждым! И ныне, и присно, и во веки веков!
Вброшенные в разговор фамилии и обстоятельства резко охладили как мой монархический пыл, так и желание делать намеки о будущем. Еще в первые месяцы тюремного заключения понял, как мало фактов знаю о текущей эпохе. И вот получил в морду лица очередное подтверждение-загадку: «кто все эти люди»?! Ну ладно Войков, будет такая улица в Екатеринбурге и, кажется, станция метро в Москве. Но почему именно он «худший изувер»? А чем прославились остальные двое?
К счастью, помощь не заставила себя долго ждать. Душа старого генерала не вынесла звуков боевой трубы, он вскочил со стула и, потрясая сухонькими кулаками в воздухе, провозгласил:
— Пусть рука Господа нашего покарает кровавых палачей! — его голос сорвался на крик. — Поскорее подайте вина, мы обязаны сейчас же поднять тост!
— Будьте добры рейнского рислинга! — продублировала пожелание куда-то в сторону кухни госпожа председатель.
Тем временем и очень кстати вынесли заметно задержавшееся второе блюдо — цельных карпов, жареных в сухарях. У стола засуетилась бабуля-метрдотель с вышедшей на подмогу кухаркой, Виктор Александрович, как видно презрев традиции, собственноручно разливал вино, а генерал, поворотясь к портрету последнего императора, перекрестился и громко зашептал «Боже, Царя храни». Уже с третьей строфы, той, что «Царствуй на славу», к нему присоединились красивые, правильно поставленные голоса девушек, за ними принялись креститься и петь все, включая меня и кухарку. И странное дело, в процессе повторения короткого и до крайности простого, запоминающегося с первого раза текста гимна, на меня нахлынули воспоминания о Шпалерке, да так, что я поднимал свой бокал с реальной слезой на глазах.
Так клубный обед стал лучшей в моей жизни верноподданнической антрепризой. Куда там Большому театру!
Есть дьявольски костлявую пресноводную рыбу я более-менее научился в пути по советской Карелии. Но то руками! Местные же без видимых усилий разбирали массивные тушки в своих тарелках за счет виртуозного владения вилкой и специальным ножом, более похожим на узкую лопаточку. Следовать их примеру и при этом поддерживать непринужденную светскую беседу — примерно как эсэмэсить за рулем, то есть рискованно и невкусно.
Возможно, мои мучения оказались слишком очевидны для окружающих, либо же в толстом своде дворянских правил хорошего тона в явном виде прописан лимит на внимание к одной персоне, но более меня никто всерьез не расспрашивал. Разговор вильнул в сторону местечковых проблем, в частности — гастрольного концерта некой Плевицкой, чаще нежно и с придыханием называемой «наш курский соловей».[218] Обсуждение взволнованного вида господина Маннергейма во время исполнения хита всех времен и народов «Я тогда еще молодушкой была, наша армия в поход куда-то шла» изрядно меня повеселило, впрочем, как и глубокое впечатление присутствующих от рыдания в голосе певицы на строчках типа «Замело тебя снегом Россия, запуржило седою пургой».
В процессе барышни так растрогались, что госпожа председатель предложила подать десерт в карточной комнате, у пианино, под которое «можно устроить обворожительное хоровое пение». Я уж было придумывал достойный повод сбежать от эдакого непотребства, но опять спас генерал, сославшись на необходимость быть на службе в банке «как штык». Так что все прошло по-простому — черный чай да бисквитные пирожные с ломтиком арбуза, которые полагалось вкушать небольшим ножом и трехзубой вилочкой.
А там и прощаться пришла пора, уж не чаял дожить до этого радостного момента. Разумеется, просто так меня не отпустили. Ольга Александровна настойчиво намекала не забывать и приходить в гости:
— Сделайте одолжение, сударь, если не сегодня или завтра, то пренепременнейше на следующей неделе, в четверг, у нас будут дети и баронесса Майдель из общества «Друзей Русских Скаутов». Дамы напекут сладких булочек, ватрушек и тортов, все будут петь и музицировать… а еще мы все очень надеемся на рассказ о ваших приключениях, вне сомнений, он станет украшением вечера.